Датский языковед Расмус Раск (1787—1832) является первым из той великой плеяды европейских ученых, благодаря которым языкознание стало наукой мирового значения. Языки, посредством которых люди общаются друг с другом и объединяются в единые сообщества (племена, народы, нации), во все времена привлекали внимание языковедов, философов и политиков. Но на протяжении тысячелетий язык каждого отдельного народа воспринимался совершенно обособленно от языков других народов, так что само понятие человечества представляло собой не более, как философскую абстракцию. И лишь в начале XIX в. был найден метод установления родства между языками, вмиг изменивший все прежние представления. Перед изумленными учеными развернулась картина единства человеческих языков на пространстве двух континентов — от Германии в Европе до Индии в Азии. По крайним точкам распространения этой группы родственных языков она получила название индогерманской или индоевропейской, породив новую лингвистическую дисциплину — индоевропеистику, а также общую теорию сравнительно-исторического изучения языков — компаративистику. Начало этим эпохальным открытиям и положил Расмус Раск. Именно он сформулировал тот закон, который позволил перейти от догадок о родстве языков к доказательствам этого родства как научного факта.

Однако творческое наследие Расмуса Раска не исчерпывается сказанным. Часть этого наследия до сих пор остается неизвестной или не понятой, а значит — неосвоенной. Между тем, именно в этой части можно найти чрезвычайно ценные научные заключения, которые опередили свою эпоху и не были ею приняты, но могут стимулировать развитие языкознания XXI в. Мы полагаем это возможным в силу того, что научные идеи Расмуса Раска, как уже принятые наукой, так и остающиеся без применения, носят не разрозненный, а системный характер, образуя целостную лингвистическую парадигму. В настоящей статье мы делаем попытку осмыслить составные части этой парадигмы, в том числе и те, которые пока не востребованы языковедческой наукой.

1.    Творческая биография Раска

Расмус Кристан Раск (Rasmus Christian Rask) родился 22 ноября 1787 г. в селении Бренекиле (Brændekilde), лежавшем на о. Фюн близ г. Оденсе. Его отец — небогатый сельский портной — сделал все, чтобы дать сыну лучшее по тем временам образование. Когда Расмусу исполнилось 13 лет, отец определил его в гимназию г. Оденсе. В возрасте 16 лет Раск услышал рассказ учителя об исландском языке и тотчас загорелся идеей изучить его. Отсутствие учебников и словарей его не смутило. Разбирая тексты исландских саг, Раск сам составил словарь и грамматику, сделав, по воле случая, решающий шаг на пути к выработке собственного метода описания языков, свободного от давления какой-либо традиции. Исландский язык повлек Раска к изучению других языков, которые, как он считал, могли пролить свет на строй исландского языка: он стал заниматься англосаксонским, готским, нидерландским, гренландским и другими языками. Мальчик прослыл в городе «маленьким профессором», вокруг него сложился кружок друзей, один из которых Н.М. Петерсен (1791—1862), позднее пошел по стопам Раска и стал известным скандинавистом. Он же оставил подробное жизнеописание Раска, помещенное в качестве введения к посмертно изданному собранию его сочинений [22].

В 1807 г. Раск поступает в Копенгагенский университет. Свободные от занятий часы он по-прежнему посвящает исландскому, который, по признанию Раска, обогатил его множеством идей и открытий. «При всяком удобном случае я стараюсь говорить по-исландски — с той гордостью и внутренней радостью, с какой другие говорят по-немецки или по-французски», — писал он. Раск решает изложить накопленные им сведения об исландском в печатной работе. С октября 1809 г. Раск издает отдельными выпусками свое первое значительное произведение — «Руководство по исландскому, или древнесеверному, языку»; в полном виде эта работа была опубликована в 1811 г. [44]. Предшественников у Раска фактически не было: единственное сочинение об исландском вышло в свет за 160 лет до этого (в 1651 г.), притом на латинском языке. Тем более удивительно, что «Руководство» Раска обошлось без обычного в то время подражания канонам латинской грамматики: Раск описывает исландский язык «с чистого листа», на основе принципов, вытекающих из непосредственных языковых наблюдений. Зато будущие поколения скандинавских языковедов никак не могли обойтись без опоры на «Руководство» Раска, оно во многом предопределило самобытность датской лингвистической школы.

Появлению этой работы способствовал покровительствовавший Раску профессор Копенгагенского университета и директор университетской библиотеки Расмус Нюеруп (Nyerup, 1759—1829)[1]. В 1812 г. Нюеруп и Раск побывали в Швеции и Норвегии, а летом 1813 г. Раск ступил, наконец, на землю любимой Исландии. Здесь он провел два года, совершенствуя познания в области исландского языка и литературы. В 1814 г. он издал подготовленный им к печати трехъязычный исландско-латинско-датский словарь Бьерна Хальдорсона [19]. Этот словарь был написан в 1786 г., но оставался по разным причинам неопубликованным.

В Исландии же Раск завершил и в 1814 г. отослал в Копенгаген работу, которая через несколько лет обеспечила ему европейскую известность и считалась его основным трудом по языкознанию: «Исследование о происхождении древнесеверного, или исландского, языка». Работа была отмечена золотой медалью академии и в 1818 г. появилась в печатном виде [43][2].

«Исследование» было написано в ответ на конкурсную тему, объявленную Датской академией наук[3] (в 1811 г. Академия ставила задачу «исследовать и надлежащими примерами пояснить, к какому источнику можно с наибольшей определенностью возвести древнескандинавский язык (det gamle skandinaviske sprog), показать особенности этого языка и установить, в каком отношении он находился с древнейших времен и в продолжение Средних веков к скандинавским (nordiske) и германским (germanske) диалектам, а также, какими принципами необходимо руководствоваться при сравнении этих языков и выяснении их происхождения» [43, с. 8, 9].

Работа Раска сразу же заняла первенствующее место среди всех подобных исследований. Различные авторы до Раска ограничивали свои этимологические разыскания сравнением слов, на удачу выбранных из различных языков, и пытались на этой основе установить родство между языками. Раск видит задачу этимологии в том, чтобы прояснить происхождение не столько отдельных слов, сколько языка в целом, как комплекса лексики и грамматики. Раск обращает внимание на то, что лексика и грамматика по-разному ведут себя при языковых контактах: лексические элементы могут переходить из языка в язык (например, в гренландском есть много заимствований из датского), словоизменительные же модели никогда не заимствуются из чужого источника, наоборот, они могут утрачиваться в собственном языке; поэтому установление родства языков должно опираться, в первую очередь, на сопоставление их грамматического строя, а также тех лексических элементов, которые устойчиво сохраняются при межъязыковых контактах (местоимения, числительные и пр.).

На основе этих принципов Раск исследует связи исландского языка с соседними, а потом и с географически более отдаленными языками. Он доказывает близкое родство исландского с прочими «готскими» (т.е. германскими) языками, затем родство исландского (и всех «готских») с языками славянскими, «латышскими» (балтийскими), латинским и греческим. Двум последним языкам Раск уделяет особое внимание: он считает их непосредственными отпрысками древнего «фракийского» (по современной терминологии — индоевропейского) языка, к которому, в конечном счете, восходят как сам исландский, так и все родственные ему языки. Рассматривая звуковые соответствия между исландским языком (и вообще «готскими»), с одной стороны, латинским и греческим — с другой, Раск открывает закономерность, которую позднее немецкий языковед Якоб Гримм (1785—1863) наименовал первым германским передвижением согласных (бытует также термин «Закон Раска-Гримма»). Раск находит, что среди европейских языков есть и такие, которые не родственны исландскому, а, следовательно, и «фракийским», — гренландский, финский, баскский[4]. В заключительной части своего труда Раск высказывает предположение о возможной связи «фракийского» языка с индийскими, иранскими и армянским.

В 1815 г. Раск возвращается в Копенгаген и около года работает младшим библиотекарем в университетской библиотеке. Он продолжает заниматься исландским языком и основывает в Копенгагене «Исландское литературное общество». Одновременно он вынашивает планы дальнейших путешествий. Уже при написании конкурсной работы Раск с особой силой почувствовал недостаточность имевшихся письменных источников по различным языкам. Он хочет услышать, как звучат те языки, которые упоминаются в его работе, и познакомиться с азиатскими языками, предположительно родственными европейским и вместе с ними восходящими к древнему «фракийскому» языку. Раск считает, что «фракийский» язык был распространен в древности в бассейне Дона и Волги, поэтому стремится побывать в России, а оттуда проделать путь в Персию и Индию, т.е. повторить путь, по которому предположительно распространялся «фракийский» язык.

Получив денежную помощь от государства и частных лиц, Раск, 25 октября 1816 г., покидает Копенгаген и отправляется в свое самое большое (и последнее) путешествие. Сначала он едет в Стокгольм, где проводит около 15 месяцев. Пребывание в Швеции было очень плодотворным. Раск читает лекции об исландском языке, издает обе Эдды [24], перерабатывает и публикует на шведском свое «Руководство по исландскому языку» [28]. Схему описания языка, разработанную на базе исландского, Раск начинает применять к другим древнегерманским языкам. В 1817 г. он выпускает (на датском языке) англосаксонскую грамматику, исполненную новаторских и доныне не вполне оцененных идей [27]. Годом позже в Копенгагене выходит, как было сказано, «Исследование о происхождении древнесеверного, или исландского, языка» (в отсутствие Раска заботу об издании приняли на себя профессора Нюеруп и Магнусен).

Затем через Финляндию Раск приезжает в Россию, где проводит в общей сложности два года, в том числе — почти 15 месяцев в Петербурге — с 15 (27) марта 1818 г. по 1 (13) июня 1819 г. Здесь Раск изучает различные языки: русский, армянский, персидский, арабский, алеутский, финноугорский. Из Петербурга Раск отправляется в Москву, затем на юг — пересекает земли, населенные казаками и калмыками, и в августе 1819 г. достигает Астрахани. Это та область, которую он рассматривал как предполагаемую прародину древних «фракийцев». В Астрахани Раск шесть недель штудирует языки тюрков. Затем с торговым караваном он попадает в Тифлис (8 ноября). В Тифлисе он проводит зиму и знакомится с языками Кавказа, в частности, осетинским и грузинским.

В марте 1820 г. Раск покидает пределы Российской империи и отправляется в Персию. Непривычный климат и разные дорожные происшествия пагубно сказываются на его и без того слабом здоровье, но Раск упрямо держится намеченного маршрута. В Персии он за шесть недель овладевает персидским. Здесь же он знакомится с образцами древней клинописи, что позднее даст ему ключ к расшифровке некоторых клинописных знаков. Наконец, 29 сентября 1820 г. Раск прибывает в Бомбей, т.е. достигает Индии — конечной цели своего путешествия. Он спешит услышать, как звучит санскрит — священный язык «браминов»[5]. Этот язык Раск знал весьма основательно и придавал ему настолько большое значение, что во время пребывания в России хотел даже прервать свое путешествие, чтобы вернуться в Данию и издать там грамматику и хрестоматию санскрита. Но стремление поучиться санскриту непосредственно у браминов пересилило, и Раск продолжил путь в Индию. Уже через несколько дней после прибытия в Бомбей, 10 октября, в доме одного европейца, Раск впервые слышит, как брамин читает на санскрите. В дальнейшем именно через ученых браминов Раск приобретает многие древние рукописи.

В Бомбее Раск находит также парсов-огнепоклонников и изучает священную зороастрийскую литературу, исследует зенд (авестийский) в его связи с санскритом (о работе Раска, посвященной этим вопросам, мы скажем ниже). За двухгодичное пребывание в Индии Раск неутомимо, преодолевая болезни, путешествует от одного города к другому, водным путем по Гангу добирается до Калькутты, проводит немало времени в Коломбо на Цейлоне, усердно занимается языками Индии и Цейлона, как древними (санскрит, пали), так и современными (бенгали, хинди, тамильский), но при этом не оставляет исследований в области европейских языков (греческий, латинский, французский, итальянский, испанский и др.).

В 1821 г. Раск издает в Коломбо небольшую книгу о сингальском письме[6]. Сингальский язык, на котором говорит основная часть населения Цейлона (ныне Шри-Ланки), с древних времен пользуется собственным алфавитом (слоговым). Но в книге Раска речь идет не об описании этого алфавита, а о коренной реформе сингальского письма: Раск предлагает заменить сингальский алфавит латинским и разрабатывает проект такой замены. Из этой затеи ничего не получилось. Не удалась и попытка определить родственные связи сингальского языка. Раск считал, что сингальский язык, находясь в окружении дравидских (по его терминологии, «малабарских») языков, также принадлежит к этой группе. На самом деле сингальский относится к индийской группе индоевропейских языков, но это ученые выяснили только во второй половине XIX в.

Усиленные занятия и болезни измучили Раска и привели его к решению возвратиться на родину. 30 марта 1822 г. он садится в Коломбо на английский корабль, но через шесть дней корабль терпит крушение у южных берегов Цейлона. Раск спасся сам и сумел спасти собранные в Индии восточные рукописи, но потерял много своих книг и деньги. Ему пришлось вернуться по суше в Коломбо, но он оказался там в бедственном положении. В этой критической ситуации Раску оказали помощь «вольные каменщики», т.е. масоны (с первого приезда в Коломбо он состоял в тамошней масонской ложе), а потом поступил и небольшой денежный перевод из датской королевской казны. Безуспешно прождав четыре месяца подходящего корабля, на котором можно было бы вернуться в Европу, Раск отплыл из Коломбо в Калькутту, куда европейские корабли заходили чаще.

1 декабря 1822 г. он садится там на датский корабль, который доставляет его, огибая Африку и Европу, на родину. 5 мая 1823 г. Раск прибывает в Копенгаген, завершив свое беспримерное путешествие, длившееся более шести с половиной лет. Он привез с собой бесценное собрание древнеперсидских и буддистских рукописей, которое ныне считается национальным достоянием Дании, и изучил множество языков (считают, что еще до путешествия в Индию Раск знал не менее 25 языков и диалектов, теперь их число увеличилось вдвое, хотя, конечно, не всеми языками он владел в совершенстве).

Но каковы были научные результаты этого путешествия? Увы, историки языкознания не находят оснований для похвал. «К сожалению, — пишет Вернер Далеруп (1902), — результат никоим образом не соответствовал тем ожиданиям, на которые позволял надеяться гений Раска» [17, с. 1021]. В том же тоне (и в том же 1902 г.) оценивал итоги путешествия Раска Вильгельм Томсен[7], которого особенно поражало, что «и после того, как Раск побывал в Индии, он не придает большого значения санскриту […]. Впрочем, его работы в области общего языкознания за последние годы его жизни ничем не выдаются; он занят другими вопросами, отчасти даже такими, для которых он и его старания были слишком хороши, как, например, его борьба за датские грамматические наименования».

Известную ценность, да и то в порядке исключения, Далеруп и Томсен признают лишь за работой Раска о зендском (т.е. авестийском) языке, которая была написана им в Бомбее в 1821 г. на английском языке [36] (в Дании Раск перевел ее на датский и издал в 1826 г. [35]; в том же году появился немецкий перевод [42]). Русский языковед С.К. Булич (см. его статью о Раске в «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона») деликатно замечает: Раск «доказывает здесь заподозренную англичанами подлинность Авесты и ее языка — зенда, ближайшего по его мнению родича санскрита». События той эпохи уже далеки от нас, и теперь только специалисты знают, кто такие эти англичане, которые «заподозрили подлинность Авесты». Поэтому напомним: этим подозрительным англичанином был не кто иной, как Уильям Джоунз (1746—1794), знаменитый первооткрыватель санкрита. Авеста стала известна европейцам в 1771 г., когда А.Г. Анкетиль-Дюперрон (1731—1805) издал в Париже вывезенные из Индии священные книги парсов (он же, кстати, ошибочно окрестил язык Авесты зендским; на самом деле, слово зенд означает всего лишь «перевод»). Европейцы, прежде знавшие о религии Зороастра из античных и мусульманских источников, невольно идеализировали и романтизировали ее; когда же им был представлен оригинальный текст Авесты (хотя и в не очень удачном переводе), они не узнали в нем учения Зороастра и отказались верить публикатору [9, особенно гл. 2]. Джоунз, а вслед за ним и некоторые другие английские ученые, посчитали публикацию Анкетиль-Дюперрона сборником нелепых сказаний, которые не могли исходить от такого мудреца, как Зороастр. Так получилось, что Джоунз, открывший Европе санскрит, «закрыл» язык Авесты, и Раску пришлось выступить в роли арбитра, чтобы рассеять это заблуждение и обеспечить авестийскому языку достойное место в науке — рядом с санскритом.

Далеруп и Томсен, по-видимому, недооценивают значимость этой книги Раска, остальные же его работы последнего периода жизни кажутся им вообще незначительными, так как они стоят в стороне от компаративистики и ее исторического метода.

Современники особенно удивлялись тому, что Раск после своего длительного путешествия, казалось, забыл о целях, которые ранее ставил перед собой (установить, какие восточные языки родственны «фракийским» а, значит, исландскому) и почти всецело переключился с восточных языков на европейские. Томсен пишет: «Для ученого мира было большим разочарованием, что первое, что Раск издал по возвращении на родину, была испанская грамматика; за ней в последующие годы появились грамматики ряда других языков, построенные по системе, которую Раск сам придумал и которую он всюду пытался провести; по многим другим языкам он оставил более или менее выполненные наброски в рукописях».

Действительно, в эпоху всеобщего увлечения стариной и преклонения перед чудесами Востока Раск не перестает удивлять читающую публику демонстративным пренебрежением к этим темам. В 1824—1832 гг. Раск публикует грамматики испанского, фризского, итальянского, датского, английского… — все европейские языки, давно и основательно изученные, для их описания не нужно было так долго путешествовать по Востоку.

За пределами Дании Раск также не нашел понимания. Немецкий языковед Якоб Гримм (фактический соавтор Раска по упомянутому закону Раска-Гримма), разделяя всеобщее недоумение, писал Раску в 1824 г.: «я не ожидал, что Вы, вернувшись из Индии, выступите с испанской грамматикой». На издание «Фризской грамматики» Гримм отозвался колкой рецензией, пронизанной «духом противоречия» — так оценил ее Раск в печатном ответе, тоже достаточно язвительном [38, т. III, с. 234]. Чувство обманутого ожидания не оставляет исследователей по сей день. «Почему за оставшиеся после «большого путешествия» девять лет жизни Р. Раск фактически ничего не написал о тех языках, которые он изучал в Индии, до сих пор остается загадкой», отмечает Ю.К. Кузьменко в статье, посвященной теоретическим исканиям Раска [8, с. 21, 22].

Переключение интересов Раска на темы, далекие от вожделенной Индии и мудрости «браминов» [17, с. 1022], вызвало недоброжелательные пересуды, отравившие остаток его дней. Враги и завистники постарались посеять недоверие к Раску и поссорить его с королевским двором, субсидировавшим его путешествие по Востоку. Нынешние датские исследователи также делают выводы, не очень лестные для памяти Раска: высказывалось, например, мнение, что Раск публиковал грамматики испанского и других новых языков лишь для того, чтобы обеспечить учебными пособиями своих учеников, бравших у него частные уроки. Предположение абсурдное: стоило ли из-за нескольких учеников затевать печатное издание целой серии книг, когда можно было вполне обойтись имевшимися учебниками!

Вокруг Раска сложилась атмосфера неприятия и непонимания, тем более что он упорно держался своей линии и продолжал публиковать грамматики европейских языков, наталкиваясь подчас на резкие отзывы из ученой среды.

Немецкие ученые, на протяжении всего XIX в. доминировавшие в компаративистике, отвергали и терминологические новации Раска, они не хотели согласиться, чтобы германские языки назывались, по Раску, «готскими», а Раск возражал против того, чтобы называть те же языки «немецкими», как это сделал Я. Гримм в своей «Немецкой грамматике». Нелепо утверждать, что англичане — это немцы и говорят по-немецки, писал по этому поводу Раск [38, т. III, с. 235].

Между немецкими языковедами и Раском обнаружились резкие расхождения также и в вопросе о принципах описания языка. У Раска была собственная система построения грамматики, которая кардинально отличалась от грамматических построений в духе Гримма и Боппа и которую, по цитированным выше словам В. Томсена, он «всюду пытался провести». Раск упорно подчеркивает, что он описывает разные языки по единому плану. Так, грамматику англосаксонского (т.е. древнеанглийского) языка (1818) он строит по плану, который у него выработался для древнеисландского (1811). В 1825 г. этот план был применен к фризскому языку, что заявлено уже в названии работы: «Фризская грамматика, разработанная по тому же плану, что исландская и англосаксонская» [33] (в 1832 г. появился перевод фризской грамматики на голландский, а в 1834 г. — на немецкий). В 1830 г. Раск расширяет и совершенствует англосаксонскую грамматику для издания на английском языке, но план описания остается прежним [25].

Когда же Раск перешел от древних германских языков к современным романским, то в план описания пришлось вносить изменения. Первой грамматикой, описанной по новому образцу, и была грамматика испанского языка. Ее полное название: «Испанская грамматика, разработанная по новому плану» [40]. В 1827 г. за ней последовала «Итальянская морфология, разработанная по тому же плану, что и испанская грамматика» [34]. Таким образом, появление испанской грамматики, столь удивившее современников Раска, имело для него этапное значение: с этой грамматикой родился метод описания, ориентированный на новые европейские языки вместо обычного для того времени предпочтения древних языков — новым и восточных — европейским. Понятно, что господствовавшие тогда воззрения находились в непримиримом противоречии с позицией Раска: до укоренения синхронической лингвистики Ф. де Соссюра (наиболее близкой по духу к панхроническим построениям Раска) оставалось более 90 лет.

Серию исследований по новым европейским языкам Раск пополняет, обратившись после романских языков к современным германским, — родному ему датскому и английскому. В 1830 г. он выпускает датскую грамматику, предназначенную для англичан [26]; в том же году она была переделана и в грамматику для немцев («Dänische Sprachlehre für Deutsche»). В 1832 г. увидела свет «Английская морфология, выработанная по новому плану» («Engelsk Formlære udarbejdet efter en ny Plan»), — как видим, Раск настойчиво пытается обратить внимание читателей на то, что, по его мнению, составляет особую ценность, — новый метод («план») описания языка. Читатели этих призывов не услышали.

Лингвистике нашего времени следует обратить сугубое внимание на эти предложения Раска, отвергнутые современниками и не нашедшие понимания у потомков. Возьмем, к примеру, названную датскую грамматику для англичан. Окружающие, да и сам Раск, рассматривали ее как практическое пособие по изучению датского языка, но в ней изложены и чрезвычайно важные теоретические положения, характеризующие воззрения Раска на природу языка вообще. Предисловие к этой работе носит характер декларации, утверждающей системность языка (за десятилетия до того, как идея системности стала основополагающей в лингвистике Ф. де Соссюра). Раск критикует своего предшественника, написавшего датскую грамматику для англичан, — Фр. Шнейдера [45] — за неточность правил, небрежность в передаче произношения и значения датских слов, но более всего — за полное отсутствие системы. Раск пишет (с. IV—V): «Если сам язык следует системе — как это можно предполагать в отношении любого языка, иначе он не мог бы использоваться в общении целой нацией, — то эта система должна быть показана в грамматике; в противном случае грамматику следует признать неполноценной (deficient) в самом существенном отношении, ибо ее главная цель — в том, чтобы обозреть систему речи, принятую нацией. Однако эта система в любом языке редко проявляет себя с такой очевидностью, чтобы нельзя было иметь о ней разных мнений, поэтому грамматику одного и того же языка можно строить по различным планам. План, который я здесь принимаю, по большей части тождественен тому, которому следуют опубликованные мной грамматики исландского, фризского и англосаксонского языков. Внутренняя структура всех этих языков, как и остальных языков готской группы (the Gothic stock), представляется почти одинаковой, хотя в датском она не так явственна, как в древних наречиях. Будет не без пользы для ученого исследователя, если он найдет все эти языки описанными под одним и тем же углом зрения. Те же, кто изучает язык просто для чтения книг или разговора, получат удобную возможность ознакомиться с точной и достаточно полной (true and tolerably complete) системой изменения и образования слов. Может, правда, показаться, что грамматику легче выучить, если она изложена в виде отрывочных, не связанных друг с другом замечаний и разнообразных примеров, но такой способ будет лишь скрывать трудности, и сделает приобретенные знания ущербными, так что учащийся будет вынужден пройти большой путь, прежде чем он набьет себе шишек и опытным путем научится сам выводить правила, которых он тщетно искал в грамматике».

В некоторых работах Раск выходит за рамки индоевропейских языков (которые к этому времени он именует «яфетическими»). В 1828 г. Раск при поддержке миссионерского общества выпускает книгу, сделавшую его одним из зачинателей африканистики, — «Руководство по языку акра на Берегу Гвинеи» («Vejledning til Akra-Sproget på Kysten Ginea»). В этой небольшой (70 с.) книге описан язык га (по ныне принятому названию), распространенный на побережье Гвинейского залива в районе г. Аккра (бывший Золотой берег, ныне Гана); в ту пору там были колониальные владения Дании. Раск приводит сведения по грамматике «акрийского» языка и дает небольшие словари. Самое ценное в этой работе — то, что Раск основывается на показаниях носителя языка (его информантом был сын одного из правителей народа га, отправленный в Данию для получения образования; много лет спустя, в 1854 г., он сам стал правителем своего народа). В Дании и других странах эта книга Раска осталась практически неизвестной: в Дании почти не было африканистов, зарубежные африканисты не владели датским. В Европе об этой книге знали лишь отдельные востоковеды, мы находим ее, например, в библиотечном собрании французского ориенталиста Сильвестра де Саси [15, с. 263]. В конце XX в. ее вновь открыли — в России: Петербургский университет, по инициативе африканиста А.А. Жукова, выпустил перевод этой книги на русский язык [11; 10].

В 1832 г. увидела свет другая пионерная работа Р. Раска — «Рациональная лаппская грамматика» [37], также посвященная неиндоевропейскому языку — лаппскому, входящему в состав финноугорской группы (ныне этот язык чаще именуют саамским). Слово «ræsonneret» в названии этой грамматики имеет прототип в Грамматике Пор-Рояля, также называвшейся «рациональной» (raisonnée) [14; 1]. В этой работе, опубликованной в последний год жизни Раска, наиболее отчетливо проявил себя выработанный им метод описания грамматического строя, применимый, по его мысли, к языку любой группы и потому заслуживающий эпитет «рационального». Рациональность скрывает за собой универсальность: фактически речь идет о выработке универсального метода описания любого языка.

Годы жизни, проведенные Раском в Дании после возвращения из путешествия, были для него нелегки. Ему грозила нужда, но когда в 1825 г. его пригласили занять кафедру профессора в Эдинбурге, он гордо отказался, произнеся ставшие знаменитыми слова: «Все, что человек в состоянии совершить, он должен отдать родине» («Sit Fædreland skylder man Alt, hvad man kan udrette»)[8]. Дела стали отчасти поправляться, когда Раск получил должность профессора истории литературы в Копенгагенском университете, причем было специально оговорено, что ему поручаются занятия в области «древней азиатской литературы». В 1831 г. он стал экстраординарным профессором восточных языков. Как видно, университет также толкал Раска к азиатскому Востоку, пренебрегая его исследованиями в области современных европейских языков.

Между тем научные занятия Раска шли иным курсом, подчиняясь лишь своей внутренней логике. Он не только упорствует в публикации работ по западным языкам, но начинает вообще покидать почву языкознания. Из работ его последних лет две посвящены хронологии, но это хронология особого рода, имеющая дело с исчислением времени в древнейшие времена. Одна работа называется «Древнеегипетское летоисчисление согласно новообработанным источникам» [31], другая — «Древнейшее еврейское летоисчисление до Моисея по заново обработанным источникам и с приложением карты рая» (!) [29].

Скоропостижная смерть прервала труды Раска. Он умирает от болезни легких 14 ноября 1832 г., не дожив нескольких дней до своего 45-летия. После него остались многочисленные рукописи, распорядителем которых стал его сводный брат Ганс Кристиан Раск (Hans Kristian Rask, 1805—1875). Он принес рукописи в дар копенгагенским библиотекам и издал многие из них в виде трехтомного собрания сочинений [38], обычно цитируемое под сокращенным названием «Samlede Afhandlinger». Он же перевел на родной язык датскую грамматику, изданную Расмусом Раском по-английски [23].

Однако некоторые рукописи так до сих пор и не изданы, составляя часть «неосвоенного наследия» Раска. Есть и такие работы, которые упорно замалчивается, также попадая в категорию «неосвоенного». Прежде чем мы перейдем к анализу этих работ, необходимо восполнить пропуски, допускаемые при изложении биографии Раска, и попытаться объяснить те его загадочные поступки, которые ставили в тупик современников. Мы надеемся показать, что реальные теоретические достижения Раска много шире тех, которые ему обычно приписывают.

2.    Компаративистика

Раск оставил нам несколько загадок, первую из которых можно сформулировать так: почему Раск не использовал хорошо известный ему санскрит для изучения родственных отношений между языками? Чтобы ответить на этот вопрос, зададим себе другой: а зачем вообще для рождающейся индоевропеистики был нужен санскрит?

Ф. де Соссюр пишет по этому поводу следующее [12, с. 40,41]. Сравнительная грамматика возникает с публикации в 1816 г. работы Франца Боппа «О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковым греческого, латинского, персидского и германского языков». При этом, говорит Соссюр, «заслуга Боппа заключается не в том, что он открыл родство санскрита с некоторыми языками Европы и Азии» (это родство было осознано еще до Боппа), а «в том, что он понял возможность построения самостоятельной науки, предметом которой являются отношения родственных языков между собою. Анализ одного языка на основе другого, объяснение форм одного языка формами другого — вот что было нового в работе Боппа».

Такого анализа, по Соссюру, было бы невозможно сделать на основе сравнения между собой лишь двух языков — греческого и латинского. «Нужен был третий источник информации — санскрит». Далее Соссюр показывает, что если сравнивать попарно типы склонения латинских и греческих существительных, то из этого сравнения нельзя еще сделать никаких выводов. Привлечение же «третьего источника» — санскрита — позволяет установить первоначальный вид индоевропейского корня и других морфем; «…в огромном большинстве случаев именно санскрит оказывается в положении языка, разъясняющего различные явления в других языках», заключает Соссюр.

Эти положения Соссюра имеют большой методологический смысл: санскрит значим в первую очередь как «третий источник», дополняющий первые два, и тем самым обеспечивающий «три точки опоры», необходимые для построения индоевропеистики (подобно тому, как в физике три точки опоры создают условия равновесия твердого тела). Санскрит в этой «равновесной системе» выполняет роль арбитра и подсказчика при анализе форм других языков.

Это и позволяет понять, почему Раск мог позволить себе обходиться без санскрита: для его сравнительно-исторических построений санскрит не был нужен, так как Раск нашел иной «третий источник», необходимый для сопоставительного анализа — древнеисландский язык. Именно с древнеисландским он сравнивал греческий и латинский, и именно это сопоставление позволило ему вывести общие принципы установления родства индоевропейских языков. И если основная заслуга Боппа состоит в том, что он (повторим Соссюра) вводит в лингвистику «анализ одного языка на основе другого, объяснение форм одного языка формами другого», то буквально то же самое делает и Раск на основе исландского. Так в 1820 г. он пишет работу «Окончания и формы датской грамматики, объясняемые с помощью исландского языка» [30]. Раск показывает здесь, каким образом датские грамматические формы могут быть выведены из исландских [16, с. 75].

Таким образом, Раска и Боппа объединяет то, что они создают новую объяснительную модель языка: если раньше, в период господства так называемого логического направления в языкознании, язык пытались объяснить через мышление («язык таков, каким его делает мышление»), то в рамках новой исторической модели язык начинают объяснять через его историю («язык таков, каким его сделала история») [7, § 3].

Различает же Раска и Боппа то, что они выбирают для сравнительно-исторических разысканий разные исходные триады языков: Бопп опирается на триаду «латинский — греческий — санскрит», Раск — на триаду «латинский — греческий — древнеисландский». Лишь потом эти две начальные версии компаративистики сливаются воедино, пролагая путь к изучению индоевропейских языков не по отдельным триадам, а во всей их совокупности. В каком-то отношении триада Раска даже «выигрышнее» триады Боппа, потому что только она дает возможность обнаружить системный закон передвижения согласных в германских языках.

3.    Металингвистика

Вторая загадка, оставленная нам Раском, касается пресловутой серии грамматик западных языков, которые он упорно предлагал читателям, несмотря на то, что в них явно не содержалось ничего, что могло бы быть обращено на пользу индоевропеистике.

Эта загадка тоже найдет свое разрешение, если мы отвлечемся от привычного взгляда на Раска как на основоположника сравнительно-исторического языкознания — и только. Есть все основания рассматривать Раска в значительно более широком теоретическом конспекте, где индоевропеистика, быть может, и не играла заглавной роли.

На некоторые подобные аспекты обратил внимание В. Томсен в работе 1902 г., но, по-видимому, он не посчитал их заслуживающими внимания. С оттенком пренебрежения он говорит о «системе, которую Раск сам придумал и которую он всюду пытался провести». Что это за система? Томсен пишет, что Раск из трех родов на первое место ставил средний род (вместо мужского), изменил порядок следования падежей в модели склонения, развернул борьбу за пересмотр датских грамматических наименований и пр. Все это, в изложении Томсена, не стоит забот гениального ума. Для решения таких вопросов Раск и его старания «были слишком хороши», язвительно замечает Томсен.

Постараемся показать, что в подобной оценке заключена драматическая ошибка, которая до сих пор не позволяет осознать значимость реформации, а может быть, и революции, на которую посягнул Раск в области языкознания.

Обратимся к проблеме грамматического рода. С открытия родовой классификации имен начинается, собственно говоря, история европейского языкознания. Впервые такую классификацию провел древнегреческий учитель красноречия Протагор (ок. 490 — ок. 420 до н.э.). Он разделил имена на три рода — мужской, женский и «утварь» (σκε?η). Уже эта простейшая классификация предполагает три различных действия грамматиста: 1) необходимо выделить таксоны (единицы описания), соответствующие описываемым языковым явлениям, и установить их количество; 2) необходимо ранжировать выделенные таксоны, т.е. расположить их в определенном порядке; 3) необходимо обозначить выделенные таксоны в соответствии с их предполагаемой природой и с учетом их порядковой аранжировки. В результате исследователь должен составить определенный образ языка или его фрагмента. Что же получилось у Протагора?

Количество таксонов (грамматических родов) — три. В этом отношении теоретическое описание соответствует объекту (языку).

Порядок следования таксонов: мужской род — женский род — «утварь». Здесь теоретическое описание расходится с объектом, так как в языке нет ничего, что позволило бы ставить мужской род на первое, а женский род — на второе место. Ясно, что здесь в описание вторгается незримая социальная мотивация, т.е. образ уже не языка, а образ общества, в котором живет исследователь: он ставит мужской род на первое место не потому, что так ему «велит» язык, а потому, что так ему «велит» организация общества, в котором доминирует мужское начало.

Наконец, наименования таксонов также изобличают влияние стороннего фактора, не относящегося к устройству языка. Названия грамматических родов — мужской, женский и «утварь» — содержат ясное указание на внешний мотивирующий образ — образ семейного дома, в котором «утварь» служит его обитателям.

В результате лингвистическая теория, которая мыслится как адекватный образ языка, оказывается наполненной и иными образами, которые имеют внелингвистическую природу. Возможно, это ощущалось уже самими греками, которые заменили обозначение «утварь» на «ни тот, ни другой» (ο?δ?τερον), т.е. «не мужской и не женский». Римские языковеды перевели этот термин латинским словом neutrum, имеющим аналогичное значение «ни тот, ни другой». Образ «утвари» и «семейного дома» ушел из подсознания (= мотивационной базы) языковеда, но зато тем прочнее утвердился образ, основанный на порядке таксонов: понятие «ни тот, ни другой» закрепляет за средним родом третье место после первых двух. Начальная же позиция мужского рода сохранилась неизменной в лингвистической традиции до настоящего времени.

Раск решительно меняет таксоны местами: на первое место он ставит средний род, за ним — мужской, и наконец, женский. Сделано это по причинам собственно лингвистического характера: формы среднего рода в индоевропейских языках близки к формам мужского рода и вместе с ними противостоят формам женского рода (bonum — bonus — bona). Новый порядок таксонов отражает сходства и различия форм в самом языке; прежний же порядок разделял близкие формы (среднего и мужского рода) вставкой между ними совершенно отличных форм женского рода.

Таким образом, перед нами совсем не пустячная (как казалось Томсену и другим) грамматическая новация, а радикальное преобразование таксономической модели, применяемой в языкознании. Раск, по-видимому, был первым, кто позаботился привести количество, порядок и наименование таксонов в соответствие с самим языком, т.е. построить принципиально новый эталон лингвистического описания, который был бы имманентным природе языка.

Введение подобного эталона, конечно, не имеет отношения к сравнительно-историческому изучению языков и к индоевропеистике: разработка методов лингвистического описания и соответствующей терминологии относится к той области, где лингвистика обращается на самое себя, т.е. когда лингвистика предстоит перед нами уже не как наука о языке, а как наука о языкознании — металингвистика. Раска можно с полным основанием относить к первопроходцам в этой особой области лингвистического знания, хотя как отдельная дисциплина, имеющая собственное наименование, металингвистика появится только в XX в.

Представляет большой интерес, как у Раска формировалась идея нового эталона («плана») грамматического описания. По счастью, мы можем здесь опереться на воспоминания однокашника Раска — Н.М. Петерсена [22, с. 5, 6]. Как уже говорилось, «план» первоначально выработался у Раска еще в гимназическое время в результате занятий исландским языком, по которому не было ни грамматик, ни словарей: это была в то время «незнаемая земля»[9], — пишет Петерсен. Он вспоминает, что Раск выписывал каждую отдельную форму исландского слова (с указанием ее места в тексте-источнике), сравнивал ее с другими формами того же слова и получал цельные парадигмы, которые тоже сравнивал друг с другом. Работа продолжалась до тех пор, пока полученные парадигмы не покрывали всего текста, вместе составляя систему парадигм. Сходные формы и сходные парадигмы соединялись вместе, и так выявлялся план, по которому строилась система.

Принцип системности оказался действенным и при описании фонетики. В окружении Раска, когда он учился в гимназии, не было никого, кто мог бы преподать ему правильное исландское произношение. Раск поэтому не мог научиться произношению путем подражания, ему пришлось реконструировать исландское произношение на основе системных отношений между звуками (как они отражены в графике). Он составил таблицу, из которой явствовали «законы [звуковых] переходов» (Overgangslove), и вывел из них озвучивание букв (правильное, как выяснилось впоследствии). Эти упоминаемые Н.М. Петерсеном «законы» и повели в дальнейшем к открытию закона Раска-Гримма.

Сходным образом Раск работал и над исландским словарем. Он взял словарь датского языка, проложил страницы чистыми листами и выписывал на них исландские слова по мере того, как прояснялись их грамматические и лексические характеристики (род, склонение, значение и т.п.). В итоге у него получилась двухтомная рукопись исландского словаря, с которой Н.М. Петерсен и другие сотоварищи Раска сделали копии. В словаре, между прочим, отмечалась и этимология каждого слова на основе сопоставления исландского с англосаксонским и другими языками. Таким образом, Раск составил не просто переводной словарь, а своего рода сравнительный словарь германских языков.

На основе выработанного таким способом плана исландского языка Раск составил руководство по этому языку, опубликованное в 1809—1811 гг. В 1817 г. по тому же плану была выполнена англосаксонская грамматика (упоминавшаяся выше). Но, как свидетельствует Петерсен, идея описывать языки по единому плану пришла Раску еще в 1808 г. [22, с. 91], когда он едва стал студентом Копенгагенского университета.

С этой целью он штудирует грамматики и составляет краткие обзоры множества языков — лаппского (т.е. саами), шведского, английского, голландского, португальского, итальянского и др., к которым в 1809 г. добавляются русский, польский, богемский (чешский) и, возможно, другие славянские языки [22, с. 15]. Раск принимает при этом новый порядок следования грамматических родов (ср., муж, жен.) и связанных с ними типов склонений, а также новый порядок размещения падежей в парадигмах склонения. Так, для латинского принимается порядок падежей: им. — зват. — вин. — дат. — отлож. (аблатив) — родит. (вместо традиционного: им. ——зват. — родит. — дат. — вин. — отлож.). Раск пишет о предлагаемом им порядке падежей: «Это порядок, соответствующий природе (den naturlige Orden). Некоторые, наверно, подумают, что не важно [в каком порядке следуют падежи] и что всякие перемещения их — пустая затея. Однако, когда описывается природный объект (en Naturting), небезразлично, следовать ли тому же порядку, который дан в природе, или же произвольному. На что была бы похожа естественная история, если бы мы начинали с рыб, а потом переходили к металлам, а ведь в грамматике сплошь и рядом мы видим подобный отчаянный беспорядок» [22, с. 18].

Чем же предлагаемый Раском порядок падежей «естественней», чем традиционный? Лучше всего на этот вопрос отвечает он сам в новой версии англосаксонской грамматики, опубликованной в 1830 г. [25, с. LIV—LV] Раск демонстрирует таблицу склонения латинских личных местоимений 3 л. id — оно, is — он, ea — она:

Из этой таблицы, по Раску, вытекает, что: 1) винительный падеж нельзя отделять от именительного, потому что в среднем роде формы обоих падежей совпадают, а в женском роде eam явно производится от ea, но не от ei или ejus; 2) формы аблатива eo, ea связаны с формами винительного падежа eum, eam и не должны от них отрываться; 3) форма родительного падежа ejus производна от ei и должна стоять после нее; 4) мужской род весьма сходен со средним родом, отличаясь от него только в двух формах; 5) средний род должен стоять на первом месте, как простейший из всех, потому что он различает меньшее количество падежных форм. (Как видим, в этой версии англосаксонской грамматики аблатив предшествует дативу — ранее же было наоборот).

В основе новаций Раска лежит последовательный учет сходств и различий между грамматическими формами, а также деривационных отношений между ними. Современный нам исследователь обратил бы, возможно, большее внимание не на форму, а на функцию родов и падежей, в частности на тот факт, что средний род функционально отличается как от женского, так и от мужского рода постоянным и систематическим отождествлением номинатива и аккузатива (для мужского и женского родов это обычно не характерно). Однако данное наблюдение не потребовало бы никаких изменений в расположении таксонов, которое предлагается Раском, поскольку в его схеме средний род как раз и занимает окраинное положение по отношению к двум другим родам.

От англосаксонской грамматики 1830 г. вернемся на два десятилетия назад. В 1809 г. Раск начинает изучать индийские языки и вскоре делает открытие, чрезвычайно его ободрившее: оказывается индийские грамматисты (со времен древних браминов) при описании санскрита применяют тот же порядок следования падежей, который Раск выработал на основе европейских языков! Об этом открытии он так рассказывает в предисловии к англосаксонской грамматике издания 1817 г. [27, с. 38, 39]: «Может быть, в моем описании языкового строя кого-то оттолкнет измененный порядок расположения падежей и родов (Kasus og Genera). Но такой порядок соответствует природе и необходим для греческого и латинского, исландского и немецкого, русского и польского, словом для всех европейских языков кавказской расы (den kavkasiske Slægt) [10], которые имеют склонение. Все же я опасался так сильно отклоняться от формы изложения, принятой во всех остальных грамматиках, пока не увидел, что этот естественный и правильный порядок с незапамятных времен был принят индийскими браминами в своих работах по санскриту и другим индийским языкам, так же как и многими европейцами, которые следуют их примеру в грамматиках индийских языков. С этого момента я утвердился в правильности этого порядка во всех языках кавказской расы (alle den kavkasiske Menneskerases Sprog), как и в том, что я могу и дальше применять его в готских [= германских] языках».

Таким образом, обнаруживается важное обстоятельство: упреки, столь часто обращавшиеся к Раску за то, что он не учитывает в своих исследованиях санскрита, несостоятельны. На самом деле Бопп и Раск обращаются к подсказке санскрита почти одновременно: Бопп, как указывалось, в 1816 г. включает санскрит в опорную для сравнительно-исторических исследований языковую триаду (латинский — греческий — санскрит). Раск же в 1817 г. ищет опору не в самом санскрите, а в его грамматических описаниях, оставленных браминами. Иными словами, санскрит нужен Боппу для построения индоевропеистики, а Раску — для построения «плана» языка (т.е. для того, что будет называться металингвистикой).

4.    Систематика

«Раск преимущественно систематик», пишет В. Томсен в цитировавшемся труде (с. 56). В устах Томсена это вовсе не похвала, а косвенный упрек, который означает: «но не историк языка». Если перевести упрек в разряд констатаций, то нужно будет признать его правоту: Раск действительно более систематик, чем историк.

В начале XIX в. систематика представляла собой отрасль биологии, занятую классификацией живых существ, относящихся к царству растений или к царству животных (третье царство — «минеральное» — объединяло явления неживой природы). Основы биологической систематики были заложены в труде Карла Линнея «Система природы» (1735).

Линней разработал иерархию живых существ из четырех уровней: классы, отряды, роды и виды (лат. classes, ordines, genera, species). Ниже уровня видов могли быть свои подразделения, которые уже после Линнея были названы разновидностями (varietates). Линней не применял этого термина, но фактически признавал наличие пятого уровня. Так, он делил человечество (составлявшее вид Homo sapiens) на четыре расы — европейскую, азиатскую, африканскую и американскую (Homo Europeanus, Asiaticus, Africanus, Americanus).

Эту идею подхватил немецкий антрополог И.Ф. Блуменбах, который в 1775 г. выступил с аналогичным утверждением, что человечество представляет собой единый вид, разделенный на несколько разновидностей, т.е. рас. Он выделял пять рас по цвету кожи и другим физическим признакам. Белую расу («европейскую», по Линнею) Блуменбах в 1795 г. переименовал в «кавказскую» (Varietas Caucasia), так как, по его мнению, именно на Кавказе (среди грузин) эта раса представлена в наиболее чистом виде. К «кавказской» расе Блуменбах относил народы Европы (кроме финноугорских), а также Передней Азии и северной Африки (семитские и эфиопские).

Раск переносит принципы такой многоуровневой классификации из биологии в языкознание, заложив основы лингвистической систематики. Эту его заслугу с готовностью признает и В. Томсен (с. 56): «взяв первоначально за исходную точку скандинавские языки, он установил для нашей большой языковой семьи настолько хороший порядок в разделении на «классы» и дальнейшие подразделения, как никто до него». Для обозначения этой большой языковой семьи Раск пользуется иногда термином Линнея («европейская раса»), но чаще термином Блуменбаха («кавказская раса»), как мы это видели в предыдущем разделе. Предлагает Раск и собственные термины типа «фракийские языки» или «яфетические языки». Однако основным таксоном для него, как и в биологии, является класс, причем отправной точкой он избирает не только скандинавские языки, но и англосаксонский.

Это уже в полной мере выявилось в англосаксонской грамматике 1817 г. Для того чтобы определить место англосаксонского языка среди других «готских», Раск выстраивает следующую языковую иерархию [27, с. 32]: готский языковой класс делится на две большие ветви — скандинавскую и германскую, в последней выделяются два подразделения — верхнегерманское (языки мезоготский, аллеманский и франкский) и нижнегерманское (нижнерейнский, фризский, англосаксонский). Скандинавская и германская ветви противопоставляются друг другу своими отличительными признаками (Kjendemærker), которые Раск будет потом относить именно к «плану» языка: скандинавские языки имеют суффигированный артикль и синтетическую форму страдательного залога, чего нет у германских языков (датск. bog-en «книга» и skrive-s «пишется» при англ. the book, is written). Чем готские языки в целом отличаются от греческого и латинского? Готские языки несколько сложнее (kunstigere) в склонении, но несколько проще (simplere) в спряжении, в целом же различия не очень велики.

Данная систематика языков, проводимая Раском, принципиально сходна с систематикой живых существ в биологии. Но Раск ею не ограничивается. Рядом с этой систематикой, которую можно назвать внешней, поскольку она обращена на языки в целом, Раск строит и совсем другую систематику, которую мы назовем внутренней, так как она имеет в виду объекты внутри языка. Общим таксоном для обеих систематик является уже упомянутый класс, но если в рамках внешней систематики этот таксон воспринимается как относящийся к группе языков (Раск пользуется в этом случае термином Sprogklasse «языковой класс»), то в рамках внутренней систематики Раск применяет термин класс к разрядам слов, а именно к тем разрядам, которые традиционно именуются частями речи. Так появляется (в той же англосаксонской грамматике 1817 г.) термин Ordklasse «словесный класс», который по своей внутренней форме, конечно, намного яснее античного термина Partes orationis «части речи».

Здесь Раск также выстраивает многоуровневую иерархию, так как словесные классы делятся на различные подразделения, те на словоизменительные парадигмы и пр. Эта обширная тема не может быть детально рассмотрена в рамках настоящей статьи.

5.    Системность. «Закон Раска-Гримма»

Систематику не следует путать с системностью. Систематика есть классификация объектов на основе определенных признаков; системность есть взаимоупорядоченность частей в пределах целого. Систематика есть результат действий классификатора, системность есть объективное свойство наблюдаемого объекта или исследующей этот объект теории. Однако связь между систематикой и системностью, несомненно, имеется, ибо в обоих случаях мы имеем дело с системой, т.е. с определенной сетью отношений, связывающей элементы в единое целое.

После публикации в 1916 г. «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра в языкознании утвердилась мысль, будто именно Соссюр водворил в эту науку принцип системности, которого она раньше не знала. Подобные воззрения покоятся на ошибке. Системная парадигма в науке (в первую очередь в естественнонаучных отраслях) утверждается на протяжении XVIII в., имея два прототипа — упомянутую биологическую систематику Линнея и астрономическую теорию Солнечной системы, созданную Ньютоном и доведенную до высокой степени совершенства Лапласом. Принцип системности декларируется этими учеными непосредственно в названиях их книг — «Система природы» Линнея (1735) и «Система мира» Лапласа (1796). Окончательное формирование системной парадигмы в науке и приходится на период от Линнея до Лапласа.

В эту системную парадигму гармонично вписываются воззрения ведущих языковедов начала XIX в. Раск не устает методично показывать свою приверженность принципу системности языка. Мы уже приводили его высказывания на этот счет из грамматики датского языка для англичан (1830).

Индоевропеистика при ее зарождении включается в ту же общенаучную системную парадигму, не зря работа Франца Боппа 1816 г. (опубликованная ровно за сто лет до соссюровского «Курса общей лингвистики») называется «О системе спряжения санскритского языка…». В рамках рождающейся индоевропеистики было получено убедительное доказательство системности исторических изменений в языке: первый, и на этом этапе важнейший, из открытых «звуковых законов» — закон германского передвижения согласных — описывает фонетические соответствия между германскими языками и другими индоевропейскими, но это описание идет по линии сопоставления не отдельных звуков, а целостных систем консонантизма — трех рядов шумных согласных, каждый из которых изменяется при сохранении системной дифференциации всех трех рядов. В этом отличие компаративистики (которую можно определить как системное сопоставление двух и более языков для установления генетических отношений между ними) от прежних внесистемных сравнений языков, открывавших простор для любых псевдоэтимологических сближений между языками.

Следует вспомнить обстоятельства установления названного закона. Он был открыт Раском в 1814 г. при написании конкурсного сочинения «Исследование о происхождении древнесеверного, или исландского, языка». Это сочинение было затем опубликовано по-датски в 1818 г., а в 1822 г. И.С. Фатер издал немецкий перевод второй части этого труда под названием «О фракийском языковом классе» («Über die thrakische Sprachklasse»). Здесь мы находим, в частности, относительно полное описание звуковых соответствий между греческим (как представителем «фракийского» языкового класса) и «готскими» (т.е. германскими) языками. Эти соответствия прослеживаются Раском как в области гласных, так и в области согласных, но наиболее наглядно системный характер явствует из схемы соотношения греческого консонантизма с консонантизмом германских языков (с. 12 указанного труда):

Эта схема, как видим, строится по строго системному принципу: трем рядам греческих шумных согласных (глухие смычные, звонкие смычные и придыхательные) поставлены в соответствие три ряда германских согласных: при переходе от «фракийских» языков к «готским» (или наоборот) языковая материя меняется, а форма, т.е. система взаимных соотношений между звуками, сохраняется. Это и есть та закономерность, которую устанавливает Раск.

Перевод работы Раска на немецкий язык вышел в первой половине 1822 г. (предисловие И.С. Фатера датировано в мае этого года). Не может быть сомнений, что Я. Гримм использовал эту работу при подготовке второго издания первого тома своей «Немецкой грамматики» (опубликовано в том же 1822 г.[11]). Именно во втором издании первого тома и была представлена (без ссылок на Раска) та формулировка германского передвижения согласных, за которой позднее укрепилось название «Закона Гримма». Кажется, впрочем, что это название вошло в практику уже после смерти Раска (1932), а именно после того, как первый том «Немецкой грамматики» вышел третьим изданием в 1840 г. В XX в. была сделана попытка восстановить справедливость: Л. Ельмслев предложил именовать этот закон «Законом Раска-Гримма». Призыв был услышан, — правда, не всеми лингвистами и не во всех странах, но, по крайней мере, в англоязычной литературе термин Grimm’s law употребляется параллельно с термином Rask’s-Grimm’s rule.

Закон Раска-Гримма (мы принимаем это наименование) чрезвычайно важен: он обозначил собой «поворотный пункт в развитии лингвистики, позволив ввести строгую методологию в историко-лингвистические исследования», — отмечается в англоязычной версии сетевой энциклопедии «Wikipedia».

6.    Язык как объект природы

Принципы естественнонаучной систематики, применяемые Раском к языку, показывают, что он воспринимал язык как явление природы. Действительно, именно такую оценку языка мы находим в его работах. В одной из посмертно опубликованных рукописей Раска[12] сказано: «…прежде чем углубляться в изучение древних языков, да и вообще перед началом какого бы то ни было языкового исследования, нужно определить, что собственно будет исследоваться. Обо мне говорили, что я занимаюсь лишь механикой языков (det mekaniske i Sprogene), но никогда не возвышаюсь до философии языка.

Механическое в языке — его алфавит, но не звуковая система. Эта [звуковая] система являет собой зародыш, из которого вырастает все пышное древо [языка], исследование же ее — это основа всякого подлинного языковедения.

Механическим в языке являются, далее, образцы словоизменения и окончания (например, им. mensa [лат. «стол»], род. mensæ), но никоим образом не система языка, подлежащая исследованию и изложению в правильной (т.е. естественной) форме. Эта система есть организм в языке (Organismen i Sproget), исследование же органического есть физиология языка или философия языка.

Механическое — это и правила синтаксиса (например, правило о том, что когда два существительных соединяются друг с другом, но относятся к разным предметам, то существительное, обозначающее обладателя, должно принять форму родительного падежа), но не весь синтаксический строй языка, правильное описание которого дает читателю ясное представление о формировании предложения и о всей выразительной стороне языка. […] Мы имеем дело с механическим, когда трем краски или варим олифу, красим двери или окна, но совсем другое дело — рисовать картину, которая и через тысячу лет будет трогать зрителя и восхищать его своей жизненностью и правдой.

Язык — это природный объект и наука о нем сходна с естественной историей, представляя два предмета для философского рассмотрения: 1) отношения между отдельными природными элементами, т.е. систему; 2) построение этих элементов со всем, что к ним относится, т.е. физиологию. Применение философии к природе оборачивается высочайшим триумфом, когда с ее помощью удается выявить истинную систему (det sande System) в природе и показать, что эта система [действительно] истинна (Линней, Ньютон)».

Как видим из этой цитаты, Раск воспринимает язык как природное явление, причем такое, в котором можно различать две стороны — механическую и органическую. Это различие соответствует разделению мира на сферу «неживого» (т.е. механики) и сферу «живого» (т.е. органики). Совершенно не случайно приводятся в этом контексте имена Ньютона, создателя небесной механики, опирающейся на закон всемирного тяготения, и биолога Линнея: эти двое ученых олицетворяют механическое и органическое начала, о которых пишет Раск.

7.    Язык как объект, подвластный человеку

Языковедческое учение Боппа и Гримма резко отличалось от языкознания предшествующей эпохи (эпохи Декарта и Лейбница) тем, что оно ограничивало себя задачей описания и, по возможности, объяснения языка, но сознательно дистанцировалось от задачи воздействия на язык. Раск в этом отношении гораздо ближе к Лейбницу, чем к Боппу или Гримму (по этой же причине он ближе и к современному языкознанию): на протяжении всей своей жизни он почти в равной степени преследовал как описательные, так и созидательные задачи в отношении языка. Однако биографы Раска, как правило, игнорируют вторую ипостась Раска, что искажает как его собственную творческую жизнь, так и историю науки о языке.

Австрийский терминолог Э. Вюстер разграничивал указанные две задачи, относя их к ведомству двух различных лингвистик — лингвистики анализирующей и лингвистики синтезирующей[13]. Первая лишь описывает (и объясняет) существующие лингвистические объекты, вторая — их создает. В последнем случае речь может идти о построении новых письменностей и терминологий, о творении литературного языка и, наконец, о конструировании совершенно нового языка для национального или международного общения.

В Скандинавии сложилась особенно благоприятная почва для занятий в области лингвистического синтеза. В 1814 г. от Дании отделилась принадлежавшая ей Норвегия, которая затем объединилась со Швецией личной унией (один король для обоих государств, считающихся независимыми друг от друга). Однако в Норвегии продолжал господствовать укоренившийся там датский язык, отчасти норвегизированный в области произношения. В предисловии к своей датской грамматике для англичан (1830) Раск писал (с. VII—VIII): «По всему норвежскому королевству датский язык, хотя и со специфическим акцентом, используется до сего дня, в устной речи и на письме, в церковной проповеди и в общественных делах любого рода. Правда, некоторые местные уроженцы после заключения унии со Швецией тешат себя тем, что называют его норвежским языком […], но то, что этот язык в своей нынешней форме возник в Дании, — это исторический и неоспоримый факт».

Раск не дожил до того времени, когда Ивар Осен (в середине XIX в.) синтезировал на базе норвежских диалектов новый норвежский язык, уже достаточно далекий от датского (для этих целей специально подбирались диалекты, имевшие яркие отличительные особенности); этот язык получил название «языка страны» (landsmål) в отличие от прежнего норвегизированного датского, который стал называться «языком государства» (riksmål). Но уже при жизни Раска активно проявили себя и другие тенденции — к общескандинавскому сближению, в том числе и языковому — вплоть до выработки, искусственным образом, общескандинавского литературного языка. В какой-то мере эта идея была навеяна прошлым скандинавских языков, которые разделились относительно поздно (после «эпохи викингов» 800—1050 гг.), в раннем же Средневековье еще сохранялось общескандинавское единство, которое в XIX в. многие надеялись восстановить. Этой идее симпатизировали и профессор Нюеруп и школьный товарищ Раска Н.М. Петерсен [46, с. 159]. Не оставался в стороне от этого направления и сам Раск.

Здесь надо вернуться к началу лингвистической деятельности Раска — к обстоятельствам, способствовавшим появлению его «Исследования о происхождении древнесеверного, или исландского, языка». Уже говорилось, что толчком к написанию этой работы послужил конкурс, объявленный Датской академией наук, на тему об источнике древнескандинавского языка и о его соотношении с другими германскими языками. Однако умалчивают (или забывают), что на самом деле было два конкурса, объявленных академией в 1811 г.: один — конкурс о происхождении древнескандинавского языка, а другой — о целесообразности и возможности создания пазиграфии, т.е. общечеловеческого письменного языка. Тема первого конкурса относится к области анализирующей лингвистики, а тема второго — к области синтезирующей лингвистики. Раск был единственным из великих языковедов начала XIX в., который стремился к гармоничному соединению обеих этих областей.

Канонические биографии Раска, цензурирующие его жизнь и очищающие ее от предосудительных отклонений в какую-либо неожиданную или нежелательную сторону, упоминают только первый конкурс и не считают нужным сообщать о втором. Однако для самого Раска тема второго конкурса была не менее важной. По крайней мере, всю жизнь Раск старался реализовать, параллельно с другими исследованиями, программу построения пазиграфии, которая на определенном этапе привела его к выработке всеобщего языка как средства всемирного сближения народов. Проект такого языка был создан Раском в 1823 г. (о чем подробнее будет сказано ниже), но оставался в полном забвении 173 г., пока, наконец, не был опубликован в 1996 г. польской исследовательницей, живущей в Германии, Алицьей Сакагучи [41]. А. Сакагучи установила и факт наличия двух конкурсных тем, которые столь сильно повлияли на исследовательскую деятельность Раска. Сошлемся, вслед за ней, на первоисточник этих сведений: «Göttingische gelehrte Anzeigen», 1811, № 83, S. 832.

Следует сказать несколько слов об истории пазиграфии. Пазиграфия — лингвистический плод Французской революции. Хотя идея построения всеобщего языка восходит к Декарту и Лейбницу, термин пазиграфия («всеобщее письмо») возникает лишь в конце XVIII в. В употребление его ввел Жозеф де Мемье (1753—1820) — французский литератор, бежавший после революции из Франции, но в 1797 г. возвратившийся в Париж. Там он основал Бюро пазиграфии и в том же 1797 г. издал труд о пазиграфии, легший в основу длительной традиции проектирования пазиграфических систем[14]. В 1801 г. книга де Мемье вышла вторым изданием с приложением раздела о пазилалии (Pasilalie), где показывалось, как можно превратить письменный язык в устный (пазилалия — это и есть искомый устный язык, предназначенный для всеобщего употребления). Проект Ж. де Мемье, представлявший собой логическую классификацию идей по двенадцатеричной системе, наделал во Франции и за границей немало шума. Автору оказали поддержку ученые из разных стран Европы, проект обсуждался в Совете старейшин республиканской Франции (1798), пропагандировался он и при Наполеоне. Французский генерал, граф де Фирма-Периес в 1811 г. даже назвал Мемье «вторым Лейбницем». Именно в этом году Датская академия наук и объявила конкурс на лучшую работу о перспективах пазиграфии.

Из двух конкурсных тем, предложенных академией, Раск выбрал только одну. Но вторую тему (о пазиграфии) он также не забывал, о чем имеются многочисленные фактические свидетельства. Во время своего большого путешествия, находясь в России, Раск разрабатывает проект перевода русского языка с кириллицы на греческий алфавит; в Индии он предлагает перевести индийские языки на латиницу, что отразилось в его работе, посвященной сингальскому письму (об этом уже шла речь выше). Во время пребывания на Цейлоне Раск публикует в «Transactions of the literary and agricultural Society of Colombo» другую работу: «Рассуждение о лучшем способе выразить звуки индийских языков европейскими буквами» («A Dissertation respecting the best Method of expressing the sounds of the Indian languages in European Characters»). Вернувшись в Данию, Раск обращает свой реформаторский пыл на датское правописание и несколько лет борется за его усовершенствование [32]. Усилия Раска поддерживает верный друг — Н.М. Петерсен, но и вдвоем они не могут добиться поддержки со стороны общественности. Эта борьба ожесточила Раска и, несомненно, укоротила его дни (В. Далеруп). Однако уже после смерти Раска она получила неожиданное продолжение.

Как пишет историк датского языка П. Скаутруп [47], реформаторские устремления Р. Раска и Н.М. Петерсена не пропали даром. Они породили во второй половине XIX в. общую дискуссию по вопросам датской орфографии. Нашлись охотники принять рекомендации Раска по отношению не только к датскому, но и другим скандинавским языкам. В 1866 г. один из местных политиков на датском острове Борнхольм Л. Кофод (Lucianus Kofod, 1829—1904) выступил с предложением восстановить былое языковое единство Скандинавии [18].

По его мнению, надо было начать с взаимного сближения шведской и датской орфографии, а затем постепенно сближать и словарный запас обоих языков путем уподобления друг другу шведских и датских слов и придания им общескандинавского облика. Иными словами, это был проект общескандинавского языка, сопоставимый с лансмолом Ивара Осена по методам создания, но отличающийся от него тем, что Кофод предлагал создать новый язык не для одного народа (как лансмол), а региональной группы народов.

Реформаторские планы Раска, касавшиеся родного языка, принесли, как видим, известные результаты, хотя и не такие, которых ожидал сам Раск. Впрочем, эти планы по масштабу уступали наиболее значимому проекту Раска в области синтезирующего языкознания, о котором будет сказано ниже.

8.    «Трактат о всеобщем языке»

В Королевской библиотеке Копенгагена хранится рукопись Раска под названием — «Заметки о пазиграфии» («Optegnelser til en Pasigraphie», Ny kgl. saml. 4^o 149c). Мы располагаем ксерокопией этой рукописи, полученной при любезном содействии профессора Эрика Хансена (Копенгаген). Все наши заключения опираются на анализ названной рукописи, включающей три различных текста. Последний носит название «Трактат о всеобщем языке» (это название и было использовано в публикации А. Сакагучи). Однако первое название, касающееся пазиграфии, недвусмысленно свидетельствует, что Раск имел в виду ответить на оба конкурсных задания Датской академии — не только о происхождении датского языка, но и о возможности создания пазиграфии (этот термин Раск переводит на датский словосочетанием Almindelig Skrivekunst «всеобщее письмо»).

Реализованным, как мы знаем, оказался только первый замысел, касавшийся датского языка, но разработанный Раском на таком широком фоне, что эта работа стала основополагающей для новой науки — компаративистики. Нечто подобное могло бы произойти и со вторым замыслом. Это видно по структуре упомянутой рукописи. Несколько начальных страниц, действительно, Раск посвящает проблеме всеобщего письма. Но зато вся последующая часть рукописи (значительно большего объема) представляет собой переход к совершенно новой теме. Раск формулирует здесь принципы, которые должны быть положены в основу создания полноценного звукового языка для международного использования. Именно к этому и сводятся идеи «Трактата о всеобщем языке». Раск, впрочем, осознает исключительную трудность этой задачи и потому предпосылает своей работе эпиграф, который должен служить оправданием в случае неуспеха: In magnis voluisse sat est («В больших делах похвально уже и желанье»)[15].

На одной из последних страниц рукописи стоит дата, свидетельствующая об окончании авторской работы: d[en] 2. Febr. 1823 (2 февраля 1823 г.). Эта датировка позволяет установить не только время, но и место сочинения «Трактата».

Где находился в это время Раск? Из биографии Раска, составленной Н.М. Петерсеном [22, с. 77], мы узнаем, что 1 декабря 1822 г. Раск ступил на борт датского корабля «Юлиана-Мария» (Juliane Marie), который должен был его доставить из Калькутты на родину, и что 6 января 1823 г. корабль прибыл в Порт-Луи на Маврикии (принадлежавший Британии остров в юго-западной части Индийского океана). Желавшие осмотреть остров, сошли на берег (для чего, вероятно, потребовалось нанять гребцов). Но Раск, столь жадный до новых мест и впечатлений, остался на борту судна: «Нет денег», помечает он в своем дневнике (как мы помним, за несколько месяцев до этого Раск потерял все деньги в кораблекрушении). Он оставался в своей каюте вплоть до конца путешествия, в этой же каюте он и поставил 2 февраля заключительную дату в рукописи.

Итак, теперь мы знаем, когда и где была завершена основная часть «Трактата о всеобщем языке»: февраль 1823 г., борт корабля «Юлиана-Мария», на пути из Индийского в Атлантический океан.

Впрочем, уже поставив названную дату, Раск снова возвращается к рукописи и заполняет еще несколько страниц. На самой последней странице и появляется название его сочинения: Traktatu d’un Linguá? universale («Трактат о всеобщем языке»). На этом текст окончательно обрывается: работа осталась незавершенной. Почему? Не потому ли, что «Юлиана-Мария» приблизилась к европейским берегам? 25 апреля корабль достиг английского порта Дувр, а 5 мая 1823 г. Раск сошел на датскую землю в Копенгагене. Работа над проектом «всеобщего языка» закончилась одновременно с путешествием Раска.

Каково место «Трактата» в научном наследии Раска?

«Трактат о всеобщем языке», будь он окончательно отделан и опубликован, сделался бы такой же исторической вехой в истории синтезирующего языкознания, какой стала в истории компаративистики конкурсная работа Раска — «Исследование о происхождении древнесеверного, или исландского, языка». Более того, «Трактат», написанный в 1823 г., близок к «Исследованию», изданному в 1818 г., не только по времени появления, но и по своим теоретическим принципам. Фактически «Трактат» можно даже считать логическим продолжением «Исследования»: если «Исследование» трактует прошлую историю индоевропейских языков, то «Трактат» экстраполирует прошлую историю в будущее, соединяя ретроспективу с перспективой в единую линию исторического развития.

Как уже говорилось, «Исследование» вводило новый для своего времени принцип установления языкового родства: родственными, т.е. принадлежащими, по Раску, к одному и тому же «языковому классу», должны были считаться языки, у которых обнаруживается: 1) общность грамматических элементов и 2) общность лексических единиц из числа тех, которые не заимствуются из языка в язык при межъязыковых контактах. Приведем соответствующее место из «Исследования»: «Язык, каким бы смешанным он ни был, составляет один языковой класс (Sprogklasse) с другим языком, если разделяет с ним наиболее существенные, конкретные (sanseligste), неотторжимые и первичные слова, образующие основу языка. Напротив, нельзя судить об изначальном родстве языков по научным и иным терминам (Kunstord), словам вежливости и торговли, или по той части языка, необходимость добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана общением с другими народами, взаимными общественными связями, образованием и наукой. Заимствовал ли народ подобные элементы непосредственно из другого языка или создавал их из своего собственного, определяется многими обстоятельствами, познать которые можно только исторически. Так, английский по праву причисляется к готскому языковому классу, а именно к саксонской ветви его основной германской части, так как ядро (Grundstammen) английского словарного запаса является целиком саксонским»[16].

Поясним: Раск различает два типа слов — одни слова неотторжимы от языка и никогда его не покидают, другие (термины науки и культуры, слова вежливости и торговли) — легко переходят из одного языка в другой. Здесь очень подошли бы термины «органический» и «механический», которые Раск использует по другому случаю (см. выше), но не употребляет в «Исследовании»: слова, неотторжимые от языка, составляют его органическую часть, а легко отторжимые, легко заимствуемые — механическую часть.

Оказывается, по Раску, что первые дают материал для установления родства языков, а вторые — материал для построения всеобщего языка. Лексика языка как бы разделяется по двум векторам: слова органической части «смотрят назад», в прошлое языка и указывают на его родственные связи, тогда как слова механической части «смотрят вперед», устремляясь к всеобщему языку будущего.

И если органическая часть языка допускает установление закономерных соотношений слов в родственных языках («закон Раска-Гримма»), то механическая часть тоже может быть подвергнута строго научному анализу для выявления закономерных соответствий между терминами науки и культуры в европейских языках. Раск пишет: «…следует первым делом выбрать материал для всеобщего языка из общеизвестных, высокоразвитых и широко распространенных языков. Греческий и латинский, испанский и португальский, французский и английский могут притязать на это в первую очередь, ибо в них содержится безграничное число слов и производных форм, которые известны уже всему христианскому миру, в том числе простому народу, и уже сами по себе находятся на пути к формированию всеобщего языка, так что, кажется, ждут лишь руки, которая приведет их в порядок».

Это рассуждение подкрепляется схемой межъязыковых соответствий в области терминов культуры:

Раск делает вывод: «Уже в этих немногих примерах содержатся корневые слова — monon ‘одно’, cronoV ‘время’, sojoV ‘мудрый’ и т.п., а также словопроизводные элементы ­re, ­akon, ­ikon, ­ia, ­isthV, ­ére, ­ator, ­atio, ­ula, ­et и элементы словоизменения ­ens, ­ente, ­ptum, ­ndum, ­us, ­a и т.п., которые стали общеизвестными в составе соответствующих слов».

Механизм сравнения языков, давший Раску способ заглянуть в прошлое индоевропейских языков и открыть «закон Раска», здесь вновь находит применение, но уже с совершенно иной целью: он позволяет Раску наметить пути к научному конструированию будущего всеобщего языка, определить его словарь и состав служебных морфем.

В результате Раск формулирует следующие «правила построения» всеобщего языка, которые алгоритмизируют этот процесс:

1. Латинский и греческий кладутся в [его] основание, как наиболее известные в мире языки-основы.

2. Из них отбираются слова, наиболее употребительные в новых языках, особенно общеизвестные термины [Kunstord], например, publik ‘публика’, geografia ‘география’; из последних извлекаются корневые формы, например, le publo ‘народ’, le ge ‘земля’.

3. Из других языков берутся такие слова, которые стали общими, например, [из арабского] safrán ‘шафран’, и из них также извлекаются корневые формы, например, safri ‘желтый’.

4. Из собранных таким образом готовых слов, созданных уже в других языках, извлекаются словопроизводные элементы, например, ­an.

5. Формы словоизменения сводятся к минимуму, упрощаются и взаимосогласуются, следуя образцу романских языков.

6. Корень слова никогда не меняется, ни от перегласовок, ни от стяжений.

7. Общие понятия производятся с помощью префиксов [Forstavelser], употребимых во всех частях речи, частные понятия — с помощью суффиксов [Slutninsstavelser].

Как известно, идея создания всеобщего языка восходит к Рене Декарту (1629). Декарт представлял его в качестве языка «философского», который был бы основан на началах строгой логичности и мог бы служить инструментом безошибочного мышления. «Пользуясь таким языком, крестьяне смогут лучше судить о сущности вещей, чем это делают ныне философы», утверждал Декарт. Идея «философского языка» (lingua philosophica) в языкознании была сродни идее «философского камня» (lapis philosophorum) в алхимии: подобно тому, как философский камень должен был, по замыслу, превращать любой металл в «благородный» (золото или серебро), философский язык должен был «облагородить» всякую мысль, сделав ее логически безупречной. В обоих случаях мы имеем дело с утопией, но именно утопии, преследуя заманчивую, но неосуществимую цель, обогащают человеческие знания множеством открытий, которые со временем и складываются в науку. Так алхимия породила химию, а теория философского языка породила интерлингвистику и синтезирующее языкознание.

Раску принадлежит историческая заслуга: он осознал утопичность идеи «философского языка» и тем самым поставил проблематику синтезирующего языкознания на научную основу. Остается пожалеть, что работа Раска, относящаяся к этой области, не была опубликована при его жизни. Лишь в конце XIX и начале XX вв. солидарными усилиями многих ученых, в том числе лингвистов (Г. Шухард, И.А. Бодуэн де Куртенэ, О. Есперсен), логиков и математиков (Л. Кутюра, Дж. Пеано), создателей международных искусственных языков (И.М. Шлейер, Л.М. Заменгоф, В.К. Розенбергер) были повторены открытия и реализованы прозрения Раска.